Шестов Ю.К. Род Шестовых в Советской России - III часть /Записки сына "врага народа"/ Издание третье исправленное и дополненное Санкт-Петербург 1998 год

* 13

В Весьегонске наша семья прожила до марта 1936 года, а затем, вслед за отцом, назначенным начальником финансовой части Кемского ОЛП (отделения лагерного пункта ("Швейпром") ББК (Беломорско-Балтийского комбината) НКВД, переехала в Кемь. Как видно,отец хорошо зарекомендовал cебя как специалист, так как в июне 1937 года его с повышением перевели начальником 9 отделения (финансового) строительства Сорокского (сейчас это город Беломорск) порта ББК НКВД, то есть 6-го отделения ББК НКВД. А в моей памяти о Кеми остался только памятник на берегу Белого моря, поставленный в память о погибшем экипаже, перевернувшейся во время шторма землечерпалке, белая полоска виднеющегося вдали в море Соловецкого монастыря, дорога к берегу моря, проходящая вдоль высокого забора из колючей проволоки с вышками, со стоящими на них часовыми с винтовками. Поразило меня и то, что питьевую воду на нашу улицу привозили в бочке на двух северных оленях.
В Сороке же мы поселились на втором этаже дома N 291 на набережной острова Cтарчина. Через протоку против нас находился лесопильный завод на острове Попова. Хозяевами дома были три подростка (Пека, Века, Жека), с которыми жил их родственник, женатый на молодой женщине, возможно, их сестре. Правда, брат Павел говорит, что сестры у них не было. Старший брат, Пётр, кажется уже работал.
К несчастью, моя мама, отличавшаяся в молодости красотой, понравилась сослуживцу отца, начальнику 3-й части (отвечал за заключённых в лагпункте (?) Алексееву А.В. - человеку, по словам отца, очень жестокого. Я вспоминаю, что из наших окон был виден соседний по набережной дом, в котором жил Алексеев, по утрам вместо зарядки, он часто выходил на крыльцо в майке, в галифе и в тапочках, надетых на шерстяные носки (портянки c cапогами он, видимо, не носил, так что, возможно, был из казаков). Стоя на крыльце он подолгу тренировал руку с револьвером , прицеливаясь в ролики на электростолбе и щёлкая курком. Причём он сначала поднимал руку с наганом вверх, а прицеливался и нажимал на курок, опуская её вниз. Как-то мама спросила отца, что это он балуется с оружием, а отец ответил, что это странный человек. Он привязывает к дереву не понравившегося ему заключённого дереву, стреляет ему в живот, а потом, пока не умрёт, ходит вокруг и издевается над ним. Чтобы добиться расположения моей матери, очень любившей отца и верной ему, Алексеев, вероятно, решил избавиться от отца, воспользовавшись справкой ( или велев написать её), составленной заместителем отца, претендовавшего на должность начальника Финчасти. В справке, подшитой в дело, писалось о недостатках, якобы, имевших место в работе Финансовой части и лично отца.
Я думаю, что эта справка написана специально для обвинения и ареста отца. Причём сам Алексеев, вероятно, старался остаться в стороне. Почти все документы и протоколы допросов подписаны не им, а его начальником, заместителем начальника 3-го отдела ББК НКВД Шондышем, который, по идее должен был находиться в управлении ББК НКВД в Медвежьей Горе.

* 14

В деле имеется просьба в адрес прокурора ББК НКВД Епишина за подписью зам. нач. 3-го отдела ББК НКВД Шошина и пом. нач. 3-го отдела - нач. КРО ББК НКВД Богданова от 13 октября 1937 года на арест отца, который обвинялся в подрывной работе финансовой деятельности и разбазаривания денег враждебным элементам. Однако, в дальнейшем в деле нет ни одного документа и ни одного слова в протоколах допросов, которые бы имели отношение к этим обвинениям. В просьбе в адрес прокурора отец характеризовался как: "Очень замкнутый и хитрый поляк, женатый на польке". Там же отмечалось, что отец имеет бухгалтерский опыт по расчётной части, но слаб в производственной бухгалтерии. Не знаю, каким был отец финансовым специалистом, но себя он всегда считал русским и так было записано во всех его документах. Мама же всегда считала себя белорусской, Отец же ещё при допросах в 1933 году заявлял, что от репатриации в Польшу в 1921-1922 годах, как уроженец Польши, он отказался сам, так как в России у него живёт семья (не понятно, кого отец имел в виду: жену или мать с младшими братьями), и что ему больше по духу Советская власть, чем буржуазный строй в Польше, а также то, что революция у него ничего не отняла, так как у его родителей никакой собственности не было. Да и сам факт возвращения в СССР Виктора и Георгия после смерти бабушки говорит о том, что они считали себя русскими, а родиной - Россию. Однако, вероятно, в то время быть поляком было равнозначно - быть врагом России. Это и использовал Шондыш ( интересно было-бы знать его национальность) и Алексеев. Разрешение от прокурора сразу же было получено и отец был сразу же арестован. Это произошло 15 октября 1937 года прямо дома, так как отец находился ещё в отпуску и только-только вернулся из Геленджика. Трудно представить себе более изощрённое издевательство, чем заранее спланированный арест с последующим расстрелом своего же сослуживца и направление его перед этим в санаторий. Конвоиру отца, вероятно, было стыдно вести его под конвоем среди белого дня по городу и он разрешил идти отцу по дороге со стороны реки, а сам шёл по другой стороне - вдоль домов. При самом аресте отца и обыске нашей квартиры меня дома не было. Когда я вернулся домой, то увидел, что портрет Ежова, висевший у нас столовой как атрибут благонадёжности, висит криво (вероятно, смотрели, не спрятано ли что-нибудь за ним), а большой сундук - наш спутник во всех переездах - отодвинут от стены и я с радостью нашёл под ним закатившиеся ранее под него 15 копеек. Ведь мне тогда было всего 6 лет и даже представить себе не мог всего трагизма нашего положения и того, что в нашей жизни произошёл крутой перелом. Первое, что случилось, это изменение отношения к нам хозяев дома. Не помню, чтобы старшие хозяева делала когда-нибудь гадости нам, а вот молодые парни, чтобы вынудить нас съехать с квартиры, закрепили у себя за крюк на потолке верёвку с поленом и ночью начинали стучать этим поленом в потолок, то есть в пол нашей спальни.

* 15

Мама была в таком состоянии из-за ареста отца, неуверенности в будущем и беспокойства за нас, если с ней что-нибудь случится (а её саму тоже вызывали на допрос), что от отчаяния пошла на крайние меры. Она даже требовала от Алексеева защитить нас от хулиганства хозяев, на что он в ответ заявил, что наша семья теперь вне закона. На что мама сказала, что, значит, она не будет отвечать за последствия, если будет защищаться сама и защищать своих детей любым способом. Когда подростки в очередной раз что-то совершили против нас, мама сбежала со второго этажа с топором и погналась за ними. То ли повлиял этот её поступок или что-то другое, но наша жизнь после этого стала спокойней. Впрочем, были и другие невзгоды. На работу маму никуда не брали. Жили мы на деньги, накопленные отцом на сберкнижке, где лежало около 10 тысяч рублей, деньги по тем временам немалые. Однако, кто мог знать на какой срок их придётся растягивать. Несмотря на это отец в своей последней записке, которую он сумел прислать после ареста, писал маме, что он обещал купить брату на его день рождения мандолину и просил её сделать это. А мне на день рождения подарить заводную игрушку - маленького коричневого медведя, стоящего на задних лапах. И мама эту просьбу выполнила. Безусловно, о наличии сберкнижки и сумме вклада на ней в 3-м отделе прекрасно знали, так же как и о всех получаемых и отсылаемых нами письмах, однако, при вызовах от мамы требовали разъяснений, на что мы живём, и говорили, что мы получаем деньги из-за границы. Подтверждением этому, якобы, являются заграничные марки, особенно польские, которых, как везде в деле писалось, а потом и явилось одним из обоснований при вынесении приговора, было найдено 30 штук. И отец и мама при допросах не раз объясняли, что марки являются коллекцией старшего сына и откуда марки и сколько их они не знают. Однако, эти марки сыграли фатальную роль, явившись одним и, вероятно, основным обвинением при приговоре отца к расстрелу, и при обвинениях мамы в связях с заграницей. Не знаю, что спасло маму от ареста. То ли, что Алексеев не переставал надеяться на её благосклонность. Или то, что вслед за арестом Ежова эта участь постигла и самого Алексеева. А может и то, что начальник строительства порта - 6-го отделения ББК НКВД Захаров хорошо относился к отцу и к нашей семье, что можно заключить по его беседе с тётей Владой, когда она забирала нас из Беломорска.
Наступившие перемены (арест Ежова и создание в стране видимости борьбы с "его" преступлениями) принесли облегчение и нам. Маме разрешили работать счетоводом в Беломорской (Сорока стала городом и была переименована в Беломорск) железнодорожной школе, где учился брат и куда в 1938 году поступил и я в 1-й класс.
Не знаю, отмечалось ли явно в 1938 году и в начале 1939 года у мамы нарушение психики, но уже весной 1939 года за нами в Беломорск приехала тётя Влада и с разрешения и с помощью Начальника строительства порта - начальника 6 отделения СОЛП ББК НКВД Захарова увезла маму и меня в Ленинград. Павел временно для завершения дел остался в Беломорске. В беседе с тётей Владой Захаров сказал, что отец расстрелян, но ины никакой на нём нет и надо хлопотать о реабилитации.

* 16

Виноват в аресте отца Алексеев, но он сам обвинён во вредительстве и, как враг народа, также расстрелян. Через много лет мы узнали, что отец 9 декабря 1937 года Тройкой НКВД Карельской АССР по статье 58, пункты 6 и 11 (те же,что и в 1933 году (протокол N 24) приговорён: "расстрелять, имущество, принадлежащее лично Шестову К.Н. конфисковать". Однако, приговор сразу в исполнение приведён не был, так как от Начальника 3-го отдела НКВД Ленинграда поступило отношение о направлении отца в Ленинград. В деле имеется сопроводительная записка на отца: "По запросу N 7340 от 2.12.37 г. от нач. 3 отд. НКВД ЛО Шестов К.Н. направлен нами в Ленинград в Ваше распоряжение. При этом направляю выписку из протокола N 24 Заседания Тройки НКВД Кар.АССР, на основании которой Шестов К.Н. подлежит расстрелу. Cледственный материал направлен в ваш адрес. Просим по миновании надобности приговор Тройки НКВД в отношении Шестова К.Н. привести в исполнение - непосредственно, выслав акты в УНКВД Кар.АССР. Одновременно направляем заявление Шестова, адресованное прокурору СССР т.Вышинскому". Врид. нач. 3 отд. ББК НКВД Шондыш. Нач. УСО 3 отд. Фомичёв. На сопроводительной имеется кем-то наложенная (подпись неразборчива) виза: "Лично Берману". Не понятно, при чём здесь может быть Берман, который с октября 1937 года уже был наркомом связи СССР. Однако, отсутствие каких-либо протоколов допросов в Ленинграде и других записей в деле, вероятно говорит о том, что показаний от отца уже не понадобилось, или же он не дал нужных показаний. Тем не менее, в Ленинграде отец расстрелян не был, а был "по миновании надобности" этапирован обратно в Карелию. Акт о расстреле отца от 15 апреля 1938 года, составлен в Кар.АССР, как мне сказали в ФСБ С.-Петербурга и подтвердили это проверив списки расстрелянных в Ленинграде 15.4.38 г. и не найдя там фамилии отца.
Так что, как мне кажется, отец расстрелян или в Беломорске или, что вероятнее, в Медвежьей Горе и там же захоронен.
Должен отметить, что в Уголовных делах на отца 1933-34 и 1937-38 годов ни в одном показаний отца, ни на кого нет даже малейших отрицательных данных. Отец действительно был очень скрытным и хитрым человеком. Даже заполняя после ареста анкету и при последующих допросах в 1937 году отец никогда не указывает, что у него есть 12-летний сын, а указывает только меня - в то время ещё шестилетнего. Он, вероятно, хорошо знал о лагерях для детей и боялся за старшего сына. Брата жены Антона, живущего в Литве или Польше, он называет, как и Сигизмунда умалишённым, находящемся также в сумашедшем доме.
__________________________________________________
Берман М.Д. был комиссаром Госбезопасности 3-го ранга (равно званию генерал-лейтенанта) с мая 1932 года был начальником ГУЛАГ'а ОГПУ - НКВД - заместителем Ежова Н.И. В октябре 1937 года назначен наркомом связи СССР. В декабре 1938 года арестован. 7 марта 1939 расстрелян.

* 17

А мама мне всегда говорила, что он во время Гражданской войны пропал без вести, хотя в 1933 году в деле отца есть запись её показаний, что Антон ушёл с поляками и живёт под Вильно. При первых допросах в 1933 году отец и про брата Николая, как и Сергея, говорил как о пропавших без вести, пока не был уличён в обмане. Господи, как мало я знаю о своих предках из-за того, что так много, даже в нашей скромной семье приходилось скрывать.
В моей памяти сохранилось, что отец любил первое блюдо, особенно борщ, очень горячим, но покрытой толстой плёнкой жира. Перед обедом он обязательно выпивал рюмочку водки, настоянной на лимонных (или апельсиновых) корочках. Любил одежду типа военной, причём шинель должна была быть подложена ватином побольше на груди и поменьше на животе и ягодицах, чтобы они ни в коем случае не выпирали. А вот пьяным или выпившим я его никогда на видел. Не видел и курящим, хотя при аресте в 1933 году он в жалобе упоминает о страдании от ограничения курения.
Мама помнила и ждала отца всю свою жизнь и в 1956 году написала письмо прокурору СССР с просьбой сообщить о его судьбе. В ответ, уже после её смерти, мы с братом получили справку о его реабилитации и, кажется, по 1 или 2 его месячных оклада (по одной тысяче рублей, или около того - сумму весьма небольшую). Мама всю свою жизнь считала, что отец жив. Поэтому она отказалась в конце или сразу после войны от предложения одного из сослуживцев по травматологическому институту, кажется профессора, выйти за него замуж. А мужчинам она нравилась. Галя (двоюродная сестра) рассказывает, что министр (нарком вооружения) Ванников, как-то перед войной с финнами придя вместе с маршалом Куликом в гости к Париковым (а Кулик явно ухаживал за Галей, хотя она всегда говорит, что он был другом дома), после обеда высказал хозяевам своё восхищение красотой и умением держаться моей мамы. Кулик бывал несколько раз. Помню, что при его посещениях адъютант приносил небольшой кожаный чемоданчик с бутылками шампанского. Однажды я сидел у него на коленях, а он дал посмотреть свой наган, специально сделанный для него на заводе. Наган был никелированный с накладками из кости на рукояти.
В Ленинграде мы поселились у тёти Влады, Ни Кировском проспекте, 61, заняв комнату Гали, а она переселилась в столовую. Поступок тёти Влады и дяди Васи поистине героический, так как мог угрожать им самим любыми репрессиями. Вскоре после переезда в Ленинград мама в самом конце мая 1939 года получила по почте справку, если я правильно помню - cо штампом Управления НКВД в Медвежьей Горе, о смерти отца. Вместо подписи на справке стояла волнистая черта, оттиска круглой печати на справке не было. После получения этой справки состояние моей мамы настолько ухудшилось, что психо-неврологический диспансер Петроградского района выдал ей направление для стационарного лечения в психбольнице им. Балинского по выводу реактивного психоза. В направлении врач указал, что мама считает себя сестрой Сталина и что её все разыгрывают и загримированы. Не знаю, почему мама не была госпитализирована, а само направление сохранилось у нас до сих пор.

* 18

Под наблюдением в диспансере мама оставалась до самой войны, 26 февраля 1941 года в связи с истероидной психопатией с депрессией она получила Вторую общую группу инвалидности с последующим переосвидетельствованием через 6 месяцев: чтобы не быть с детьми полностью на иждивении сестры, мама перебивалась случайными заработками, занимаясь шитьём и выполняя различные работы, такие как Фактирование населения (по заданию РайCЭC) и другие. Большую помощь нам оказывала нам и тётя Ватя, которая забирала меня и брата летом на дачу.
В день начала войны я как раз был у тёти Вати на Ропшинской улице. Выступление Молотова о нападении Германии на нашу страну я услышал у киоска, стоявшего на Ропшинской у Зеленина садика, в который мы с Марисей (двоюродной сестрой - дочерью тёти Вати - Марией) cтояли за сахаром в очереди. А первый немецкий самолёт, как мы посчитали, увидел в Мельничном ручье, куда я с семьёй тёти Вати ненадолго выезжал ф 1941 году на дачу. В начале войны мы с семьей тёти Влады чуть было не эвакуировались в Томск, куда вывозился ЛИИЖТ, на кафедре Строительных материалов которого работал дядя Вася, муж тёти Влады. Однако, помня немцев по Первой Мировой войне, когда они на оккупированных территориях относились к местному населению вполне прилично тётя Влада, дядя Вася и мама решили, что эвакуация, потеря имущества, приобретённого за всю жизнь, жизнь на новом месте гораздо хуже, чем даже в оккупированном городе. Тем более, что за мамой во время немецкой оккупации не то в Борисове или где-то ещё (не представляю сейчас, где она могла жить на оккупированной территории) вполне серьёзно ухаживал немецкий офицер, предлагавший ей руку и сердце, не принятые ею, и подаривший ей при отъезде на родину после Германской революции свой орден - Крест с мечами, находящийся сейчас в моей коллекции.
Имея опыт жизни во время войны, тётя Влада и мама постарались запастись продуктами питания. Мама до введения карточек, помимо других продуктов, закупила несколько килограммов печенья и дешёвых конфет (драже), которые уложила в саквояж, с которым мы потом бегали в бомбоубежище во время воздушных тревог, а я, к своему стыду, постепенно понемногу, повытаскивал и поел значительную часть хранящихся в саквояже лакомств ещё до начала голода. Тогда же, в сентябре или октябре, нашими семьями было собрано несколько мешков капустных зелёных листьев и кочерыжек на убранном капустном поле в Новой деревне (на Школьной улице), из которых было засолено много хряпи. Зимой, во время голода, эта хряпа очень пригодилась для приготовления щей и спасения нас от цинги. Большую роль во время первого года блокады (самого тяжёлого) в том, что мы выжили сыграло то, что тёте Владе (кажется) удалось cкупить у истопников остатки каменного угля в домовой котельной (дом на отопление от городских сетей перевели перед самой войной), который мы сумели быстро перенести в свой отсек (сарай) для дров в подвале дома. По воспоминаниям брата Павла автомашину мелкого угля и досок привёз муж Гали - Хитя (Хайкин Иохиэль /Иосиф/ Калманович), в то время политический комиссар, а впоследствии главный инженер и директор Кронштадтского артиллерийского ремонтного завода, с которым она незадолго до этого развелась, но близкие отношения сохранились после войны, когда они уже ждали рождения ребёнка, они вновь зарегистрировались.