Шестов Ю.К. Род Шестовых в Советской России - IV часть /Записки сына "врага народа"/ Издание третье исправленное и дополненное Санкт-Петербург 1998 год

* 19

Первую бомбардировку города немецкой авиацией мы наблюдали с балкона квартиры тёти Влады на 5 этаже дома. Наш район не бомбили, так что мы, в первый и последний раз за время войны спокойно наблюдали и пожар Бадаевских складов, облако дыма от которых поднялось до половины неба и эволюции немецких самолётов, многие из которых перед пикированием почему-то переворачивались вверх колёсами. Впоследствии, в 1941 году мы всегда спускались в бомбоубежище. Иногда, в течение суток, а то и одной ночи приходилось делать это по нескольку раз. Причём огонь от горячих зажигательных бомб, падающих во двор дома или сбрасываемых с крыш, просвечивал даже через светозащитную бумагу, прикрывающую стёкла лестничных окон и наглухо укреплённую на окнах ещё в то время, когда лестницы освещались электрическими лампочками.
А с весны 1942 года и во время всей остальной блокады мы уже и в убежище не спускались, а во время воздушных тревог и артиллерийских обстрелов оставались в квартире. Уж очень неприятно было ощущать взрывы бомб, находясь в убежище, когда казалось, что каждый новый разрыв, вызывающий содрогание стен и пола подвала, всё ближе и ближе приближается к нашему дому. Помню, что в году 1943 при бомбардировке радиовещательной станции, находящейся рядом с нашим домом на месте теперешнего телецентра (Чаплыгина,6), были сброшены несколько авиабомб замедленного действия, попавших в дом N 5 по улице Чаплыгина (морской дом), на территорию радиостанции и в ВИЭМ (Всесоюзный Институт Экспериментальной Медицины). Не смотря на то, что ни одна бомба не взорвалась, наш дом так качнулся, что кровать, на которой я лежал, задрав ноги на спинку, и читал книжку (всё-таки до войны закончил 3 класса), даже переместилась по полу так, что я решил, что дом сейчас развалится, а мне придётся лететь вниз с верхнего этажа. Бомба же, попавшая в стену между 5 и 4 этажами и пробившая межэтажные перекрытия, кажется, до 2-го этажа, попала в ванну с грязным бельём, разбила её и там-же осталась. При этом асфальт улицы покрылся мельчайшей кирпичной пылью почти до нашего дома. Но это было не самым страшным. Я помню то ощущение безысходности и гнетущего страха, которое я испытывал, когда видел в окно нашей комнаты в квартире через языки пламени, зарево и дым над домом N 65 по Кировскому в нашем квартале, когда горели его верхние этажи, а я очень боялся, что огонь дойдёт и до нашего дома. Это было бы, практически, безвыходной катастрофой. Но пожарники сумели не дать огню перекинуться на 63-й дом, отделявший горевший дом от нашего. А вот после пожара 67-го дома, кажется студенческого общежития, пожарные рукава так и остались висящими на уличных проводах до весны 1942 года.

* 20

Пожар в доме N 65, кстати, возник из-за того, что один из жильцов потерял карточки и, желая покончить с собой, заперся в своей комнате, чтобы никто не помешал, облил себя и вещи чем-то горючим и поджёг комнату. Он-то успешно сгорел, но и три верхних этажа дома также полностью сгорели. Перекрытия этажей были из металлических балок, с наложенными между ними деревянными шпалами. Так мы с братом не одну такую шпалу извлекли на пожарище на дрова для отопления своего жилья. Уже в первые месяцы блокады постепенно начал ощущаться недостаток продуктов питания. Начинался голод. В самом начале, ещё до снега, брату удалось в поставленные на балконе силки, поймать голубя (до войны он ловил их, чтобы кольцевать), которого мама приготовила и дала нам с Павой (так дома звали брата Павла). Сама его не ела, так как голубь является воплощением Святого Духа - одной из ипостасей Бога, а мама в душе была верующей, хотя никогда этого явно не подчёркивала. Потом , уже в начале морозов ( ноябрь?), съели кота, который был ранее нами случайно убит выпавшим из вязанки дров, которую мы несли по лестнице из подвала домой, поленом. Кот бежал по лестнице и бросился под ноги, из-за чего полено и выпало и повредило коту, вероятно, позвоночник. Чтобы избежать скандала с хозяевами кота, Пава добил его и сбросил через лестничное окно на расположенный ниже забитый лестничный балкон. Cкоро кота засыпало снегом и заморозило. Когда голод стал усиливаться, брат достал кота как из холодильника. Сохранился кот хорошо, только его мясо из-за разлившейся желчи стало горьким. Ничего, съели и его. А в самое голодное время (в декабре или январе) дошла очередь и до Атоса, датского дога, жившего у тёти Влады и, как и мы, страдавшего от голода и уже начавшихся у него голодных поносов. Сметки овсянки с мышиным помётом, которые выдавались для него из общества собаководов, мы перебирали и съедали сами. Вообще-о, датских догов, если я прав, до войны было в городе 12 особей, так что тёте Владе, как мне помнится, даже предлагали эвакуировать Атоса вместе со всей семьёй самолётом. Атоса, по общему решению семьи, убил племянник дяди Васи - Петя Трофимов, бывший начальником экспериментального цеха завода "Красногвардеец". Половину туши он отдал нам, а вторую получил для себя и сестёр, одна из которых (Нина) вскоре умерла от голода. До чего же невкусным и трудно прожёвываемым было это мясо. Наверное, вареная резина и то мягче. Но есть это мясо приходилось, так как по карточкам в это время выдавали, фактически, один только хлеб, который на детскую и иждивенческие (маме и брату) карточки выдавали по 125 граммов (как печаталось в нормах выдачи). Правда, в магазине на Кировском, 27/28, для семей военных моряков, где все мы были прикреплены благодаря бывшему мужу Гали, отоваривали карточки немного лучше, выдавая иногда понемножку и другие продуты, предусмотренные карточками, такими как кокосовый жир.

* 21

Когда-то квартира тёти Влады состояла из 5 или 6 комнат с большой прихожей, кухней, ванной и двумя туалетами. Но после революции была разделена на две: 9-ю и 39-ю, причём из 39-й стал выход только на "чёрную" лестницу. В 39-й поселился инженер мостостроитель (если я не ошибаюсь), - Чемена с женой и двумя детьми. Когда они эвакуировались, то попросили мою маму со мной и братом поселиться, для сохранения квартиры и вещей, на их половине. Мы перебрались в маленькую комнату при кухне, предназначенную, вероятно, ранее для служанки, а две больших комнаты, снеся туда все вещи Чемена, заперли. Однажды, ещё в начале блокады, мама встретила одну из своих соучениц по Борисовской гимназии (тогда баронессу Бринкен) и узнала, что квартиру, в которой та жила с мужем и детьми, разбомбило и те остались без крова. Мама, с согласия тёти Влады, пригласила их жить к нам и письмом попросила у Чемен согласия на их проживание в одной из комнат, до возвращения хозяев. Разрешение было получено и Титовы (фамилия этой семьи) поселились в соседней комнате. Глава семьи в царской армии был ротмистром в кавалерии и перед войной заведовал конюшней на Бадаевских (или Калашниковых) cкладах. C начала войны конюхов и часть лошадей забрали в армию, а Титов, по возрасту остался на конюшне один с остатками сена и отрубей. Когда настал голод, то всё, что у нас было поценнее и поновее, мама выменяла у него на отруби. Помню, какими вкусными казались лепёшки из них, испечённые на касторке или рыбьем жире. А когда никаких жиров не стало, лепёшки стали печь без жира на чисто отмытой сковородке, и как я мечтал о мирном времени, когда я смогу их есть вволю. Вероятно, это дополнение к пайку, состоявшему у нас, получавших в ту зиму на 2 иждивенческих и 1 детскую карточки 375 граммов хлеба в день на троих, и спасло наши жизни в это самое голодное время. Однако отрубей Титову хватило только до января, если не ошибаюсь, 1942 года. А в январе тётя Влада с братом Павлом, ходившие по каким-то делам в ЛИИЖТ, встретили на улице человека, предложившего им купить сменять на ценности или вещи продукты питания. Тётя Влада с ним договорилась и на другой день он пришёл к нам с продуктами домой. По словам брата, в первый приход к на Миши, Пава, на всякий случай сидел под столом гостиной с охотничьей одностволкой мужа Гали. В начале войны ружьё в милицию Хитя, как офицер, не стал сдавать несмотря на распоряжение о сдаче оружия и радиоприёмников. До марта на Мишины продукты (евреи даже в блокаду умудрялись наживаться в городе) ушли все оставшиеся у нас ценности и приличные вещи. В конце марта Миша улетел на военном транспортном самолёте, в экипаже которого служил его брат и увёз полученные в Ленинграде ценности и вещи.
Так как он не мог справиться один, то упросил Паву помочь ему за плату продуктами Жил он рядом с нами на Кировском, 64. Набитых вещами и деньгами полосатых тюфячных наволочек (наматрасников) хватило на целый грузовик, на котором они и были доставлены на аэродром к самолёту. Если-бы не отруби, Мишины продукты да не Атос, то не знаю, остались бы мы живыми. Голод же был очень сильным.

* 22

Чего только не было. Сам видел, как подросток в большой булочной (была у Пионерского моста через Карповку) схватил довесок с хлебной пайки у женщины, выбив большой кусок из её рук на пол, и быстро засунул его в рот и стал есть. Подростка сбили с ног и очередь стала бить его ногами, а он даже не защищался, прикрывая только лицо руками и ими же запихивая в рот этот кусок. Вероятно, и людоедство было не редкостью, так как я сам видел на нашей помойке (на этом месте сейчас гостиница "Дружба") четыре вываренных детских черепа с клиновидными (очевидно от лёгкого удара топором) отверстиями в височной части. А во время из одной поездки с мамой на Малую Невку к Каменноостровскому мосту за водой, напротив дома, где тогда был СМЕРШ Ленфронта (т.е. - контрразведка, а сейчас там тубдиспансер) мы видели, как на сугроб у ограды сада Дзержинского сел мужчина в пальто с меховой подкладкой, покрытым тёмным сукном. Когда мы, наполнив привязанную к саночкам вываркой наполненной водой из проруби, выволокли её на берег и снова подъехали к этому человеку, шуба, пиджак и другая одежда были уже спущены с его торса, а бицепсы на руках и большие грудные мышцы вырезаны. Там же в саду Дзержинского в подвале беседки, стоявшей около памятника председателю "ЧК" (сейчас и беседка и памятник снесены), уже весной, когда и я и мои приятели уже немного ожили, мы обнаружили несколько трупиков новорожденных детей со срезанными мясистыми местами, а во время одного из субботников по уборке города в марте или апреле 1942 года, у тогда ещё целого дома Воронина (Кировский, 62?), в ямке в негу, прикрытой окровавленной тряпкой, мы нашли голову рыжей девчонки примерно нашего возраста, отрезанную чем-то очень острым, так что срез был почти таким-же, как я потом видел в анатомических атласах.
За водой на Малую Невку к Каменностровскому мосту мы стали ездить не сразу. В начале блокады вода к нам на 5-й этаж перестала подниматься и нам пришлось носить её из дворницкой на 1-м этаже. После того, как её не стало и там, мы начали ездить с вываркой, привязанной к саночкам, на Карповку к Пионерскому мосту, где набирали воду из проруби ковшиком. Чтобы воды из выварки при перевозке не расплёскивалась, её прикрывали сверху деревянным крестом из сбитых досок, плавающих сверху. Однако, однажды кто-то сунул в прорубь труп, вероятно, поздно вечером или ночью. К утру он вмёрз и намертво закупорил прорубь. После этого мы и стали ездить к Каменноостровскому мосту, а так как детские саночки были очень неустойчивыми, то дядя Вася и Пава сколотили низкие и более широкие санки с полозьями из передних частей лыж. Возить на них воду в выварке стало намного удобнее. Для подъёма же воды на 5-й этаж дядя вася сделал из двух реек (применяемых геодезистами) и блока подъёмный кран, с помощью которого он или Пава поднимали на балкон с помощью длинной прочной верёвки неполное ведро с водой, которое мы внизу наполняли водой из выварки. Зимой 1941-1942 года в городе замёрз не только водопровод, но и канализация. Приходилось не только мусор, но и испражнения и грязную воду выносить по лестнице на помойку.

* 23

По обледеневшей лестнице, особенно по "Воздушной тревоге", спускаться было трудно. У меня до сих пор часто болит колено, разбитое при падении, когда я полетел по лестнице, споткнувшись о полное нечистот ведро, которое нёс по тёмной (затемнение) лестнице. Но выносили нечистоты не все. Проще было в тёмное время вылить их из окна, особенно лестничного. Поэтому стены почти всех домов и снег под ними были со следами замёрзших испражнений, причём сами стены при оттепелях покрывались густой изморозью, как это бывает сейчас при оттепели после сильных морозов. Тропинки для ходьбы и проезда редкого транспорта были протоптаны и наезжены, как узкие каналы возле стен домов и посередине улицы. А из сугробов часто виднелись верхние части брошенных трамваев и троллейбусов. Часто были видны и трупы людей, но на улицах их быстро убирали. А вот при выходе с нашей чёрной лестнице во двор, в наметённом сугробе снега за полуприкрытой дверью долго стоял прислоненный к стене труп, а ноги и таз другого торчали из выбитого окна первого этажа справа от арки ворот, выходящих на улицу Чаплыгина. По воспоминаниям брата Павла, воду из выварки поднимали на балкон недолго, а потом, чтобы она не расплескивалась, стали использовать для этого бидон. Так как запас керосина, сделанный в начале войны, по инициативе тёти Влады, хотя и был довольно большим (больше 10 литров), но скоро был исчерпан на заправку не только керосинок, но и коптилок, применяемых для освещения. Пришлось искать замену, так как зимой темно становится уже в 4 дня. выход нашёл брат, увидевший, что из трансформатора за домом N5 по улице Чаплыгина, где жило много наших приятелей - детей военных моряков, разбирают трансформаторное масло ( кто-то сумел скрутить болты от крышки трансформатора). Но Павлу удалось набрать себе только один бидончик, так как нашлось много желающих, разобравших всё масло. При целенаправленных поисках Павлом был обнаружен целый трансформатор у дома N 55 на углу Кировского и Песочной улицы (сейчас улица попова). Дверь в трансформаторную будку была лишь слегка приоткрыта и зафиксирована намёрзшим льдом и снегом. Пава влезть туда смог. Срочно вызванный из дома дядя Вася, которому втиснуться в будку не удалось, остался наружи и по докладам Павы из будки, принял план добычи масла. Так как нижний край трансформатора с краном, выходивший в приямок к полу, был глубоко в наледи, а верхняя крышка завинчена многими болтами, то было принято решение принести из дома дрель и просверлить трансформатор в нижней части. Что и было сделано. Дырочку после заполнения бидона забивали сделанной для этого деревянной затычкой. Из этого трансформатора удалось незаметно наносить домой такое количество трансформаторного масла, что хватило для заправки коптилок на всё время блокады, когда электроэнергия в жилые дома не поступала. Так же был решён вопрос и с топливом. Когда запас кускового каменного угля был исчерпан и в подвале осталась только угольная пыль.

* 24

Дядя Вася приспособил дуршлаг, рассверлив в нём ряд более крупных отверстий, чтобы пыль, гасившую огонь, отсеивать от крошек и кусочков угля. Когда сожгли всю мелочь (из своего отсека в подвале дома), то начали просеивать в бывшей домовой кочегарке. Правда, это пришлось делать тайком, по ночам, при свете коптилки, так как иначе туда бросились бы все жильцы дома. Только благодаря такой находчивости и изворотливости и удалось выжить нам всем в первую, самую тяжёлую блокадную зиму.
И в последующие годы мы с мамой (Павел начал работать в военно-восстановительном поезде N 7, где находился до 1944 года) участвовали в разборке деревянных домов на Бармалеевой, Подрезовой и других улицах Петроградской стороны, которые выделялись на дрова для сотрудников хирургического госпиталя N 100 МПВО, в котором с весны 1942 года стали работать мама и тётя Влада. Тогда же весною 1942 года мы стали обрабатывать и огород, землю для которого получили возле дома на бывшем до войны стадионе, там, где сейчас стоит поликлиника N 32. За всё время войны и до 1949 года у нас было несколько огородов и на Каменном острове, и на проспекте Бенуа (cейчас Тихорецком), и у яхт-клуба в Приморском парке Победы, и в Купчине. Купчинский был последним, уже после окончания войны. Жили мы плохо, на одну небольшую зарплату мамы, работавшей с 1944 года медсестрой в Институте травматологии и ортопедии имени Бредена, на базе которого и формировался госпиталь N 100. С весны 1942 года жизнь в городе стала быстро налаживаться. И уже с марта мама и тётя Влада устроились на работу в госпиталь медико-санитарной службы (МСС МПВО), развёрнутым в помещении средней школы (cейчас N 46), размещающейся рядом с домом эмира Бухарского в начале Левашовского проспекта. Мама стала медсестрой приёмного отделения, а тётя Влада - сестрой-хозяйкой госпиталя. Устроились на работу дядя Вася, кажется сантехником жилконторы, и Галя - санитаркой военного госпиталя (?). Во время дежурств мамы я часто днём проводил время, по возможности помогая. Помню, что несколько раз помогал промывать желудок отравившимся, которых много появилось весной. Обычно отравления появлялись при поедании сырой зелени и листьев деревьев. Есть отваренные крапиву, лебеду, мокрицу было можно, но страдавшие от голода люди часто уже не смотрели, что едят. Так, однажды, когда мы с братом ловили колюшек в протоке на Каменном острове (из них мама делала котлеты), какая-то молодая женщина объедала листья тополя с ветки прямо вблизи нас. Её не остановило даже наше предупреждение, что это может привести к смертельному отравлению. Госпиталь, хоть и был хирургический, но основной поток поступающих весной 1942 года состоял из больных тяжёлыми формами дистрофии (так называемых "доходяг". Многие из них умирали прямо в приёмном покое. Смертность в городе в это время была огромная, говорили, что в день умирало до 6 тысяч человек. Так в семье проживавших в нашем доме Федоровичей, знакомых тёти Влады и мамы ещё по Борисову, где глава этой семьи был до революции лесничим, прекрасно знавшего русский язык и закончившего до революции гимназию Петришуле в Санкт-Петербурге, были с помощью мамы госпитализированы, сначала отец, а затем и мать, которые в госпитале вскоре и умерли.